Колыбель на орбите [сборник] - Артур Кларк

— Очень просто: я позвонил своему коллеге, профессору Станюковичу. Он сейчас на станции «Мечников», уже это показывает, сколь большое значение они придают этим исследованиям. Мы с ним старые друзья, и я позволил себе сказать о вашей болезни.

Проблеск надежды может произвести действие столь же мучительное, как и ее исчезновение. Вдруг стеснилось в груди… Уж не последний ли это приступ? Но судорога, вызванная волнением, тотчас прошла, звон в ушах стих, и он услышал голос доктора Хакнесса:

— Он спросил, можете ли вы сейчас прибыть в Астроград. Я обещал узнать. Если вы готовы, завтра утром есть подходящий рейс, в десять тридцать из Нью-Йорка.

Завтра он обещал поехать с внуками в зоопарк; впервые он их подведет. Чувство вины кольнуло его, и понадобилось некоторое усилие, чтобы ответить:

— Я готов.

Несколько минут огромный межконтинентальный ракетоплан, постепенно гася скорость, падал вертикально вниз из стратосферы, но полюбоваться Москвой сверху не пришлось. На время посадки телеэкраны выключались, пассажиры очень плохо переносили зрелище летящей навстречу земли.

В Москве он пересел в уютный, хотя и несколько устаревший турбовинтовой самолет. Летя на восток, навстречу ночи, он наконец смог улучить минуту, чтобы поразмыслить. Казалось бы, чего тут колебаться, и все же: так ли уж он рад тому, что его участь оказалась под вопросом? Совсем недавно все было предельно просто, а теперь жизнь вдруг опять усложнилась, открылись возможности, на которых он уже поставил крест. Прав был доктор Джонсон: ничто не действует так умиротворяюще на душу человека, как сознание того, что завтра его повесят. Во всяком случае, обратное справедливо: ничто не вызывает такого смятения, как мысль о возможной отмене приговора.

Сенатор спал, когда они приземлились в Астрограде, «космической столице» СССР. Разбуженный легким толчком, он в первый миг не мог понять, где находится. Уж не приснилось ли ему, что он облетел вокруг половины земного шара в погоне за жизнью? Нет, это не сон, но погоня вполне может оказаться тщетной.

Двенадцать часов спустя он все еще ждал ответа. Сняты показания приборов, кончилась полная грозного смысла пляска световых пятнышек на экране кардиографа. Привычная обстановка медицинского обследования и тихие, уверенные голоса врачей и сестер помогли ему успокоиться. Он отдыхал в неярко освещенной приемной, где его попросили обождать, пока совещаются специалисты. Только русские журналы да портреты бородатых пионеров советской медицины напоминали, что он не у себя на родине.

Сенатор был не единственным пациентом. Человек двенадцать мужчин и женщин всех возрастов сидели вдоль стены с журналами в руках, стараясь выглядеть непринужденно. Никто не разговаривал и не пытался привлечь внимания остальных, каждый замкнулся в своей хрупкой скорлупе, взвешенный между жизнью и смертью. Несчастье объединяло их, но не располагало к общению. Казалось, их отделяет от остального человечества такая же пропасть, как если бы они уже летели в космические дали, где крылась их единственная надежда.

Но в дальнем углу комнаты можно было видеть исключение. Молодые люди — от силы двадцать пять лет каждому — прильнули друг к другу с видом такого отчаяния, что поначалу только раздражали Стилмена. Как ни тяжело их горе, строго сказал он себе, нужно же с другими считаться. Надо уметь скрывать свои чувства, особенно в таком месте.

Однако досада быстро сменилась жалостью. Кто может равнодушно смотреть на страдания двух искренне любящих сердец? В полной тишине, прерываемой лишь шелестом страниц да скрипом стульев, текли минуты, и постепенно его сочувствие переросло в душевную боль. Интересно, кто они? У молодого человека нервные умные черты; возможно, художник, или ученый, или музыкант — трудно сказать. Его подруга ждет ребенка. Простое крестьянское лицо, как у многих русских женщин… Ее нельзя назвать красавицей, но грусть и любовь придали ей необычную прелесть. Стилмен не мог оторвать от нее глаз; казалось бы, никакого сходства, и все-таки она чем-то напоминала ему Диану. Тридцать лет назад, когда они вместе выходили из церкви, он видел тот же свет в глазах своей жены. Он почти успел его забыть. Кто виноват в том, что свет потускнел, — она или он сам?

Вдруг кресло под ним вздрогнуло. Неожиданный сильный толчок тряхнул здание, будто где-то за много километров ударил по земле исполинский молот. Землетрясение? Но тут же Стилмен вспомнил, где находится, и стал считать секунды.

На шестидесятой он сдался: видимо, звукоизоляция настолько надежна, что воздушная звуковая волна до него не дошла. Лишь ударная волна, передавшись сквозь почву, говорила о том, что в небо устремился тысячетонный груз. А еще через минуту он услышал далекий, но явственный звук — словно где-то на краю света бушевала гроза. Выходит, расстояние намного больше, чем он думал. Какой же гул стоит в месте запуска?..

Но Стилмен знал: когда он взлетит в небо, гром не будет его беспокоить, стремительная ракета опередит звук. И перегрузки он не почувствует, ведь его тело будет покоиться в ванне, наполненной теплой водой. Удобнее даже, чем в этом мягком кресле.

Далекий гул еще несся от рубежей космоса, когда отворилась дверь и сестра поманила сенатора. Он чувствовал, как много глаз провожают его, но не обернулся, идя за приговором.

На всем пути обратно из Москвы телеграфные агентства настойчиво пытались связаться с ним, но он отказывался подойти к радиотелефону.

— Скажите, я сплю и меня нельзя беспокоить, — попросил он стюардессу.

Кто напустил их? — спрашивал он себя. Его злило это вторжение в его личную жизнь, а ведь сколько лет он чурался уединения и лишь за последние недели познал его прелесть. Так можно ли корить репортеров и комментаторов, если они считают его прежним Стилменом?

Когда ракетоплан приземлился в Вашингтоне, сенатора ждали. Он знал большинство журналистов по имени, среди них были старые друзья, искренне обрадованные новостью, которая опередила его.

— Ну как, сенатор, — спросил Маколей из «Таймс», — приятно вернуться в строй? Ведь это верно, русские берутся вас вылечить?

— Они хотят попробовать, — осторожно ответил Стилмен. — Речь идет о новой области медицины, точно ничего сказать нельзя.

— Когда вы отправляетесь в космос?

— Через несколько дней, как только улажу здесь кое-какие дела.

— И когда вы вернетесь, если лечение поможет?

— Трудно сказать. Даже если все пройдет благополучно, я пробуду там не меньше полугода.

Он невольно взглянул на небо. На рассвете и на закате — даже днем, если точно знать, куда смотреть, — «Мечников» отчетливо выделялся на небе, он был ярче любой звезды. Впрочем, теперь спутников стало так много, что только специалист мог отличить один от другого.